Медийная атмосфера в целом и общем влияет на подобные случаи так же, как на статистику преступности влияет статистика смертности и рождаемости через многие опосредующие моменты. Говорить о том, что фильмы, полные насилия, влияют на школьных стрелков, я бы не стал.

Насилия в кино и в литературе очень много. Когда-то великого писателя Энтони Берджесса, автора «Заводного апельсина», во время его визита в СССР спросили: «Почему в английской литературе сколько секса и насилия?». На что он ответил: «Как назвать. В вашей литературе сплошные любовь и война». От этого никуда не денешься.

Два главных человеческих драйва – секс и агрессия – которые изначально связаны друг с другом, но очень давно разделились на две колеи, должны иметь какой-то выход хотя бы символический – в поведении, в творчестве и т.д. Учитывая, что в последнее время секс яростно табуируется, то его место замещают агрессия и насилие. И можно сказать, что сцены насилия в медиа кому-то щекочут мозги, но всерьез говорить, что это может спровоцировать какого-то человека прийти в школу и начать стрелять, нельзя.

Я слышал мнение (например, его много раз высказывал и журналист Минкин), что компьютерные игры рутинизируют насилие и смерть. Для маленького мальчика, который в ходе игре убивает персонажей, смерть перестает быть табу и чем-то ужасным, а становится незначительной вещью. Но этот тезис требует серьезных доказательств.

Насилие – это тот товар, который очень хорошо продается. Продается насилие, продается страх, продается чувство опасности. Это выгодно для людей, которые торгуют безопасностью, защитой и т.д. поэтому это было и будет всегда.

Причина же ужасных происшествий в Казани и Перми лежат не в сфере медиа и художественного кинематографа. Это и какой-то общий настрой на озверение, это и чрезмерное «цацканье» с подростками, с их внутренним миром. Из-за чего подросток считает себя центром мироздания, которому все обязаны, а если кто-то не так посмотрит, то его можно и нужно застрелить.

В России в 1992 году закончилась «репрессивная психиатрия» не в смысле преследования диссидентов, а в смысле репрессивного механизма, когда человека могли выдернуть и положить в больницу, если он высказывал агрессивные или суицидальные мысли. И, конечно, человек, который высказывает мысли в социальных сетях о том, что всех ненавидит и хочет всех убить, должен стать объектом внимания медицинских служб.

То же засилье хамства, которое наблюдается в СМИ, может вызвать и обратную реакцию, когда человек замыкается в своей чопорности и интеллигентности. Когда один человек слышит на улице мат и начинает сам материться, а другой – тщательно следить за своей речью.

В начале 2000-х годов в Швеции, где достаточно распространено сексуальное насилие, проводили исследование: является ли просмотр порнофильмов подростками фактором этого явления. Оказалось, что частота/интерес к порнографии никак не влияет на агрессивное сексуальное поведение. Влияние просматривается только лишь в случаях агрессивного фона, который окружает ребенка, прежде всего, в семье. И уход в просмотр порнофильмов тогда диктуется уже не сексуальными возрастными интересами, а скорее определяется желанием избавиться от агрессивного фона, на котором дети совершают сексуальные преступления.

То же самое и здесь. Мы постоянно демонизируем цифровое пространство, но это лишь канал, по которому можно транслировать насилие. Такие каналы существовали всегда – газеты, ТВ, киноиндустрия, существовала целая субкультура, где циркулировали подобные сюжеты в виде анекдотов, черного юмора, страшилок. Впрямую винить СМИ или интернет, в принципе любые медиа в подобных трагедиях нельзя.

Однако же общий фон насилия становится нормой. Один мой друг и коллега-психолог, живущий в достаточно криминогенном городе, в том же начале 2000-х годов говорил об удивлении знакомых криминальных авторитетов уровню немотивированной агрессии. Идет человек, пырнул ножичком прохожего, попал на зону и сразу же там был «коронован». Таким образом ситуация вокруг меняет даже атмосферу в местах лишения свободы.

В данном случае общий фон агрессии усиливает накал. СМИ не только распространяют эту агрессию. Мы воспринимаем печатное слово или то, что говорится на федеральных каналах, как узаконивание этой самой нормы. Невозможно в 1990-е годы представить те формы общения, которые мы видим на ТВ сейчас. Если говорить о цензуре, то должны существовать какие-то моральные нормативы.

СМИ вещают на огромную миллионную аудиторию, узаконивая хамство и агрессию, делая нормой то, что нормой являться не может, когда человека за его точку зрения начинают бить, оскорблять, выгонять и т.п. И раз можно так себя вести в отношении оппонента на ТВ, значит, можно так вести себя и в жизни.

Когда шло ток-шоу «Окна», пионер безобразного телевизионного поведения в России, это была «гнилая клубничка». К тому же существовала условность, что у нас такого быть не может. Все понимали, что это игра, что занимаются этим актеры. Сейчас же подобное транслируется на полном серьезе.

Такой фон влияет, усиливает, распространяет насилие в обществе. В пермской трагедии сыграла роль совокупность факторов, и агрессивный медийный фон стал одним из них. И в такой агрессивной информационной среде всем нам нужно следить за собой, почаще задумываться, насколько мы сами можем себя контролировать, как относимся к другим людям и так далее.

Пермский стрелок – это проявленный синдром одиночества, что видно даже по тому, как он шел – молча, отрешенно, не проявляя эмоций. Он шел и стрелял. И, разумеется, это проявление патологии, хотя точный диагноз поставят психиатры, а я могу только предположить некие отклонения.

Поэтому с одной стороны, пермская трагедия стала следствием патологического одиночества, а с другой, агрессивного фона вокруг, когда подобное – можно, когда насилие – норма.